Карин Федор Григорьевич

пустошь Астраханова, Болховский у., Орловская губ. (на момент генерального межевания)^[2]

д.Арсеньева, Болховский у., Орловская губ. (на момент генерального межевания состояло дворов 32, душ по ревизии 115 м.п., 131 ж.п.)^[2]

Тульская губ., Каширский у.: ^[1].

Д. И. Хвостов писал о К.: «Он был известен по своему разуму, просвещению и оставил сочинения и переводы, свидетельствующие о его отличных дарованиях», но мало печатал свои труды, «боялся имени сочинителя, а паче стихотворца», хотя оказывал, по-видимому, большое влияние на литературное окружение как строгий критик, «неприступный страж красот и правил языка, ценитель строгий и справедливый». В 1769 К. издал в переводе с фр. «Рассуждение о добродетелях и награждениях, служащее последованием рассуждению о преступлениях и наказаниях» Д. Драгонетти. Перевод был сделан К. в связи с изданием «Наказа» Екатерины II и являлся как бы дополнением к той его части, которая была заимствована из труда Ч. Беккариа «О преступлениях и наказаниях». К. посвятил перевод А. И. Бибикову, председателю Комиссии нового Уложения. Ему же К. «приписал» «Нравоучительные мнения, взятые из свойств Марии Владимировны, графини Салтыковой» (1770), написанные им по случаю ее смерти. В этом сочинении, представляющем собой описание характера и восхваляющем Салтыкову, содержатся некоторые сведения о литературных симпатиях К.: он упоминает о «пленяющем и великолепном остроумии г. Вольтера», «гремящем духе г. Ломоносова», «изобразительном живописании г. Брюйера» (Лабрюйера) и «оживляющей приятности слога и летучего разума г. Сумарокова». К. ратует здесь за беспристрастность литературной критики: «И тако должно должное должному отдавать <…>. Сие откроет средство каждому самого себя познавать и семя всякого пристрастия исторгнет, прервется стремление пустых и ложных сочинений, и воцарятся дельные». Кроме этих сочинений К. написал «несколько мелких стихотворений» (Новиков. Опыт словаря (1772)), видимо неопубликованных.

В «Слове на торжество мира с Портою Оттоманскою 1775 года, июля 10 дня» К. касается темы пугачевского бунта, восхваляя его усмирителей — А. И. Бибикова, П. И. Панина, А. М. Голицына и И. И. Михельсона.

В 1779 К. издал «Слово» Екатерине II на открытие Владимирского наместничества (18 дек. 1778).

К. выступал литературным приверженцем А. П. Сумарокова. В 1777 Н. П. Николев обратился к К. как блюстителю точности и правильности литературного языка со стихотворным «Письмом на преставление А. П. Сумарокова» (датировано 5 окт. 1777), видя в К. своего единомышленника. К. ответил на послание прозаическим «Письмом к Н. П. Николеву о преобразителях российского языка на случай преставления А. П. Сумарокова» (1778), своего рода теоретическим трактатом о путях развития рус. литературного языка. К. пишет: «Хотя всякого сочинения первое достоинство ясность, однако многие пленяются пухлым, перепутанным и совсем отменным от вольной речи слогом, для того только, что непонятен <…>. Для высокой мысли не всегда потребен высокий слог <…>. Полагая ясность главною слова изящностью, должно в нем избегать не только темноты, происходящей от несвойственного сложения речи, но и всего того, что от времени, или от измены в разговоре, или от чего другого делается непонятным». Отмечая противостояние общерус. языка церковнослав., К. выступает в защиту первого: «Ужасная разность между нашим языком и славянским, происшедшая почти во всех частях его речи <…> часто пресекает у нас способы изъясняться на нем с тою вольностию, которая одна оживляет красноречие и которая приобретается не иным чем, как ежедневным разговором. <…> Правила каждого языка производятся из его свойства, а перемены его из употребления разговорного…».

Далее К. говорит о Феофане Прокоповиче, Ломоносове, Сумарокове, сравнивая их с садовниками, обновившими «молодым прививком» «старое дерево» языка: «Они, не переменяя его естества, но почерпая в одном <славянском> пристойные нам, а во другом <русском> собственные красоты и очистив его от гречества, латинства и всего ему несвойственного, произвели способное и богатое слово». К. явился в своих теоретических взглядах предшественником карамзинистов и последователем первых рус. грамматистов (В. Е. Адодурова, раннего В. К. Тредиаковского), считавших, что в рус. литературном языке должна преобладать ориентация на «общее употребление», на разговорную речь. По свидетельству Евгения Болховитинова, К. написал также «Российскую грамматику»; Хвостов указывает, что отрывок из нее хранился у дочери К., П. Ф. Авдулиной. К. был активной фигурой в культурной жизни и значение его в ней определяется не только его литературным наследием. В письме к Николеву от 2 авг. 1781 из Москвы, написанном сразу после приезда из Петербурга, он сообщал московским друзьям со ссылкой на И. А. Дмитревского театральные новости и информировал их о событиях в петербургских литературных кругах (см.: XVIII век. М.; Л., 1958. Сб. 3. С. 513). К. живо интересовался драматургией. В 1785 К. напечатал перевод фр. комедии в 5-ти актах «Фанелия, или Заблуждение от любви». Постановка «Фанелии» на сцене не состоялась, т. к. К. предъявил очень строгие требования к исполнителю главной роли. По словам Глинки, К. перевел «Ифигению» Ж. Расина стихами. Этот перевод неизвестен (изданный в 1796 пер. «Ифигении», видимо, принадлежит Д. И. Хвостову).

К концу жизни состарившийся и больной подагрой К., несмотря на житейские неурядицы (резко ухудшились его хозяйственные дела, вологодское имение его попало под опеку (в числе опекунов был Ю. А. Нелединский-Мелецкий)), не утратил интереса к литературе. У него была хорошая библиотека. Его посещали Николев, И. А. Крылов. В доме К. нашел приют бедствующий Е. И. Костров. По воспоминаниям М. Н. Макарова, «кроме Кострова, еще двое, трое, а может быть, и более, молодых людей, посвятивших себя литературе, жили, так сказать, не только на содержании, но даже и на мыслях К.». В 1798 К. переводил для Е. Сандуновой оперу «Медея»; в связи с этим он познакомился с композитором и музыкантом Д. Н. Кашиным, крепостным Г. И. Бибикова, и содействовал получению им «вольной» (1799).

По словам Д. И. Хвостова, после К. остался ненапечатанным полный перевод похвальных слов А.-Л. Тома. О поэтических произведениях К. почти ничего неизвестно. По свидетельству Н. Е. Струйского (см.: Струйский Н. Соч. СПб., 1790. Т. 1. С. 190), не слишком достоверному (см. Дружеруков), К. принадлежит псевдоним «Алексей Дружеруков», которым подписано стихотворение «Разговор в царстве мертвых Ломоносова с Сумароковым» (1777, переизд. 1787 и 1789). Прошедшие через московскую цензуру в 1797—1798 как сочинения К. издания «Песня. Люблю», «Разные песни», «Три песни», «Продолжение разных песен, сочинение порутчиков Ф. Карина, С. Глинки и титулярного советника Н. Шатрова», а также сб. «Песни Алексея Дружерукова» (1777) не обнаружены.

Лит.: Хвостов Д. И. Полн. собр. стихотворений. СПб., 1828. Т. 1; Макаров М. Н. Карин и Костров: (Зап. прежних лет) // Маяк. 1840. Ч. 4; Глинка С. Н. Зап. М., 1863; Лонгинов М. Н. Биогр. сведения о рус. писателях XVIII в. и библиогр. указания на их сочинения // Pуc. старина. 1870. № 7; Баранов П. И. Опись высочайшим указам и повелениям, хранящимся в С.-Петербургском сенатском арх. СПб., 1878. Т. 3; Сенатский арх. СПб., 1888. Т. 1; Саитов В. И. Ф. Г. Карин, один из малоизв. писателей 2-й пол. XVIII в. СПб., 1893; Степанов В. П. К биографии Ф. Г. Карина // Рус. лит. 1990. № 4.

О. Я. Лейбман ^[3]