Кошелева О.Е. - С. А. Экштут. На службе российскому Левиафану. Историософские опыты. № 4.
Материал из Проект Дворяне - Вики
С. А. ЭКШТУТ. На службе российскому Левиафану. Историософские опыты. Автор: О. Е. КОШЕЛЕВА
М. Изд-во Прогресс-Традиция. М. 1998, 328с.
Человека встречают по одежке, а книгу- по обложке. Однако об обложках в рецензиях не принято говорить. Тем не менее в этом случае стоит это сделать. Сказать, что книга оформленная великолепно, будет не совсем точно. Она оформлена изящно и благородно (недаром и посвящена благородному российскому сословию): в ней все выдержано в одном стиле, в одной тональности, продуманы мельчайшие детали, начиная с прекрасного качества бумаги и кончая столь удобной для читателя закладкой, давно уже вышедшей из употребления в наших издательствах. Ну и конечно сразу привлекают внимание иллюстрации. Они не просто украшают книгу, а дают зрительный образ эпохи, что достигается тщательной продуманностью их выбора и размещения в определенной последовательности. Из списка иллюстраций узнаем, что подобраны они из разных коллекций и музеев и многие воспроизводятся впервые.
Историческое пространство, охваченное в книге доктора философских наук, специалиста в области истории культуры и философии С. А, Экштута, простирается от эпохи Екатерины II и оканчивается эпохой Александра II. Жанр ее автор определил как "историософские опыты". Об особенностях данного жанра говорится в Послесловии к книге- любопытном прогнозе "нового дискурса" исторических исследований. Отличия историософского подхода, по мнению автора, заключаются в следующем. Во-первых, в раскрытии "альтернативности" исторических событий и явлений, "веера возможностей" истории, а не сведение их к одной из концепций исторического развития;
"Если раньше канон сменялся каноном, а миф- мифом, то отказ от подчинения правилам станет парадигмой будущего" (с. 272). Во-вторых, считает Экштут, такой "раскрепощенный" от канонов историк будет в первую очередь стремиться выявить в тексте не законы истории, а собственную индивидуальность, личные воззрения. Он не станет скрывать перед читателем своих сомнений, не побоится признаться в непонимании или незнании чего-либо из событий прошлого, не утаит своих симпатий и антипатий. Иначе говоря, такое историческое исследование впитает в себя определенные черты, свойственные художественному произведению, но тем не менее не станет тождественным ему. Будет изменена не суть, но форма исторического исследования, что лишь обогатит его содержание. Новая форма потребует и обогащения исследования "зрительным образом", возникнет "сплав науки с литературой и искусством" (с. 273). В-третьих, "малые" жанры исторического исследования - рецензии, аннотации, рефераты, тезисы, эссе- потеснят жанр научной монографии. В научном сообществе утвердится большая терпимость к инакомыслящим. Автор считает, что подобные тенденции уже проявлялись на рубеже XVI-XVII веков в эпоху "маньеризма", и сегодня они лишь повторяются "на новом уровне". К сожалению, автор не счел нужным привести хотя бы несколько примеров исторического "маньеризма" и этот его тезис остается не подкрепленным фактами.
В целом же рассуждения автора находятся в русле постмодернистского направления, укрепившегося в последние два десяти-
стр. 165
летия в гуманитарных науках и характеризующегося отказом от концептуальных построений, повышением саморефлексии исследователя, не менее внимательным отношением к форме исследования, чем к его содержанию и проч. Однако в отличие от многих постмодернистов, предсказывающих в ближайшем времени гибель исторической науки, прогноз Экштута на будущее оптимистичен: "по книжным, журнальным и газетным страницам уже бродит призрак историософ-ского дискурса",- пишет он (с. 275). Мне не кажется удачным выбранный автором термин для характеристики новых тенденций в истории, ведь "историософия", это философия истории, весьма мало сочетающаяся с "маньеризмом", однако отмеченные Экш-тутом тенденции, конечно, заслуживают внимания. Ощущение того, что историческая наука, как отечественная, так и зарубежная, претерпевает сегодня значительные изменения, испытывают сегодня многие историки (1).
Книга совмещает в себе и историческое исследование, и литературную биографию, и художественный альбом (103 иллюстрации!) и историко- философические размышления. И текст, и иллюстрации рассчитаны на то, чтобы вызвать эмоциональное восприятие: в книге живо звучат голоса людей описываемой эпохи с их рассуждениями, впечатлениями, переживаниями. Особенно интересны материалы из третьего отделения Собственной его императорского величества канцелярии и корпуса жандармов, предоставляющие государю не только наблюдения, но и анализ состояния умов его подданных. Писались они не для печати, без оглядки на цензуру и впечатляют своей откровенностью. Материал этот нов и тщательно документирован.
Автор, не стесняющий себя привычными канонами исторической монографии, нарушает обычное хронологическое построение; время у него движется по спирали; он вводит в повествование альтернативные модели некоторых исторических ситуаций, учитывая непредсказуемость случайностей, влияющих на ход событий. Историки уже давно и серьезно обсуждают важность моделирования альтернативных путей исторических судеб. Но для этого необходимо доскональное знание эпохи, ее многочисленных составляющих, помогающее увидеть, какие возможности общества или человека могут зависеть от случайности. Удались ли авторские попытки в связи с анализом событий 14 декабря 1825 года? Вполне, хотя другие исследователи вправе предложить и иные варианты. Автор не боится выдвигать различные гипотезы, однако при этом он констатирует гипотетические модели не как некие голые схемы, отнюдь - его мысль направляют мнения и размышления современников описываемой эпохи, для которых веер возможностей еще открыт, они прогнозируют будущее, не зная еще, как развернутся события. Но автору это уже известно и он моделирует прошлое в предлагаемых, чаемых эпохой перспективах. Получается стереоскопически звучащий диалог.
Рецензируемая книга- о судьбах тех, кто желал "верой и правдой служить Царю и Отечеству" (впрочем, насчет царя имеются и исключения). Служба российского дворянства предстает перед нами как средоточие интересов, амбиций, долга чести и, наконец, "души высокого стремленья". Это основной, хотя и не единственный, сюжет книги. Он разворачивается в двух плоскостях. Во-первых, дается "общий план"- стиль эпохи:
завоевательная политика Екатерины Второй, обеспечивавшая применение сил и карьерных устремлений ее подданных, и обобщенный портрет двух сословий, на которые в первую очередь опиралось Российское государство- "благородное сословие" - дворянство и "крапивное семя" - чиновничество. В ментальности дворянского сословия "успех в жизни ассоциировался с монаршей милостью, блестящей карьерой, местом на страницах Истории, но не с Домом -семьей и кругом близких" (с. 8). И отношение к "статской" службе как к "второсортной", призванной быть уделом неудачников и разночинцев, стремящихся через нее приобщиться к дворянскому сословию.
Во-вторых, дается "крупный план": семь разных служилых судеб, семь состоявшихся и в тоже время неудачных .карьер, семь разных личностей: "неудачник" (штаб-ротмистр Алексей Вульф), "авантюрист" (адмирал Осип де Рибас), "педант" (адмирал гр. Николай Мордвинов), "баловень судьбы" (вице- адмирал Владимир Корнилов), "сановник" (гр. Арсений Закревский), "декабрист" (полковник Павел Пестель), "жандарм" (гр. Александр Бенкендорф). На них не ставится привычных наклеек "либералов" и "консерваторов" и т. п.: "декабрист" Пестель и "жандарм" Бенкендорф устремлены, как доказывает через текстуальные сравнения автор, к одному и тому же- к наведению порядка в Отечестве и в отдельных моментах сходство их взглядов поразительное ("казус сходства несходного", по определению автора). Образ Бенкендорфа совершенно меняет наше представление о нем как о солдафоне, Мордвинов теряет ореол значительной государственной персоны, Закревский предстает перед читателем не
стр. 166
только в мундире, но и в домашнем халате. Судьба каждого из героев сплетается из разных линий - характера и образа мышления, воспитания, положения семьи, удачных случаев и проч., но объединены они одним- страстным желанием служить и выслужиться, напряжением всех своих сил в этом направлении, достижением желаемого и, в результате,- крахом своих надежд. Каждый из героев так или иначе получил пощечину от господина- Левиафана, не сумевшего использовать и оценить своих слуг по их талантам и достоинствам. И некоторые вынуждены были отойти от службы, уйти в частную жизнь, другие- погибнуть.
Грустное чувство безысходности овладевает читателем. И возникает оно от того, что за рассказами о судьбах этой "семерки" встает роковой образ главного героя книги - российского самодержавного государства, с которым эти судьбы накрепко соединены. Т. Гоббс (1588-1679) в своей политической теории впервые использовал образ Левиафана, библейского мифического чудовища применительно к государству, в котором каждый человек - частица, подчиняющаяся целому. Этот образ был воспринят историками и политологами, в том числе А. И. Герценом и Р. Дж. Коллингвудом. У Эк-штута государство - "Левиафан", очень образно предстает в виде всемогущего чудища, творящего свою власть над подданными:
"Российский Левиафан всегда осознавал себя мерой всех вещей. Именно государство, а не человек, было всеобщим эквивалентом и центром мироздания, в котором не могли существовать никакие самодостаточные ценности, автономные от властей. Только государство, и только оно, как Бог, знало добро и зло" (с. 13-14). Левиафан принимал различные облики - Екатерины Второй, Павла Первого, Александра Первого, Николая Первого. Его история и судьба на страницах книги- это история его болезни, умственной и физической. Пестель вступает в схватку с Левиафаном, Де Рибас пытается его обмануть, Бенкендорф стремится его вылечить, все ему так или иначе служат. "Левиафан" - это, конечно, емкая метафора, эффектно использованная в книге. Но если серьезно задуматься, то не окажется ли, что она не так уж и метафорична? В ней находит яркое отражение свойственное в целом российскому сознанию "тотемное" отношение к Государству как к некоему существу, властвующему над людьми. Это и сегодня выражается не только в речевой персонификации; оно (государство) должно, хочет, может и т. д., но и в обыденном понимании государства как своего рода одушевленной, обожествленной силы. Получается какая-то мифология и мистика с этим Левиафаном, которого нет и быть не может, ибо государство- это система властных структур, основанных на праве, в которых задействованы обычные, хотя и удачливые люди; и в тоже время он, Левиафан, существовал и существует на уровне сознания.
Возможно ли сделать "чудище" подвластным гражданам, размышляет автор в последней главе "Новорожденная свобода", или Опыт контрфактического моделирования исторического прошлого". Декабристы победили, власть в их руках, Левиафану нанесен смертельный удар, проводятся реформы. Но страна тем не менее погружается в хаос, и "военная диктатура становится единственным средством обуздать безначалие, положить конец смуте и предотвратить гибель государства" (с. 267). Хотя всего этого и не произошло, но реконструкция сделана мастерски, живо и аргументировано. Трагична история декабристов, но реконструкция их победы получилась еще трагичнее. Цель автора- показать "непотопляемость" Левиафана реформами "сверху". Дальнейший ход истории, остающийся за рамками книги, но известный читателю, показал ту же картину и в результате восстания "снизу".
Если борьба с Левиафаном бесплодна, то возможен путь бегства от него. Разочарование в военной службе, презрение к "статской" приводят к формированию "новой реальности - сферы господства частных интересов". Конечно, частная жизнь существовала и ранее, отмечает автор,- но господствовала некая иллюзия ее отсутствия на фоне ценностной ориентации на службу. В биографиях героев книги почти нет линии частной жизни, и это естественно- они отдают себя полностью службе, кроме А. Вульфа, который потому и "неудачник", что в ней не преуспел. Но частный интерес берет верх над служебным долгом в московском генерал-губернаторе Закревском, и это в конце жизни губит его карьеру. Уходя от службы в частную жизнь, дворянство превращалось в "сословие-паразит, утрачивало важнейшие позиции в политической организации империи" (с. 83).
Но жизнь общества, конечно же, не была ограничена лишь сферами службы и частной жизни, как ограничена ими тематика книги. Важной сферой являлась жизнь "светская", светского общества, также противоставлявшая себя замкнутому уюту семейной жизни. Здесь формировалось общественное мнение, на которое "самодержавная власть императора не распространя-
стр. 167
лась" (с. 54). Существовала, но была слабо развита не поощряемая государством сфера общественной деятельности, в которой общество брало решение своих проблем в собственные руки, не надеясь на их государственное разрешение. Это деятельность масонских организаций, в особенности Н. И. Новикова, и "просветительской" части декабристских тайных обществ, и, позднее, - определенное участие в земском движении. Но сфера общественной деятельности в массе своей имела мало сторонников. Несмотря на то, что еще Петром 1 внушалась идея "общего блага", по словам вице-адмирала В.Д.Корнилова, писавшего в 1843г., "у нас на Руси не созрело понятие общего блага, общей пользы! ...Всякий думает о собственных выгодах, собственном чине" (с. 126- 127). Однако это как раз и есть та сфера жизни общества, которая могла бы постепенно превратить Левиафана в нормальное государство. Но это уже другая история.
К сожалению, автор не посчитал нужным вступать в диалог со своими предшественниками, а предпочел монологическое повествование. Читателю же по многим вопросам, затронутым в книге, хотелось бы знать о существовании или отсутствии других мнений в историографии, об отношении автора к этим мнениям.
Примечания
1. БОЙЦОВА М. Вперед к Геродоту. - Казус 1999. Индивидуальное и уникальное в истории. М. 1999, с. 17-42; Историк в поиске. Микро- и макроподходы к изучению прошлого. М. 1999, с. 144-166. По поводу этой статьи развернулась бурная дискуссия, что свидетельствует о том, как живо и болезненно эта проблема воспринимается историками.
стр. 168
