Сафонов Евтихий Иванович

22 января 1799 г.

164. Поручик [Евтифий Иванович] Сафонов. 15 марта 1799 г."^[2] Возможно, Сафонов Евтих Иванович, дальний родственник Тютчевых (не мог быть "наш" Евтих Иванович, т.к. он умер к 1777 г.)[2] ^[1]

573 Продолженіе возвратнаго путешествія.

1772—1773.

Соколовъ и Палладій отправились по домамъ, a мы, «творя извѣстнымъ званіе и избраніе преемничества апостольскаго», заѣхали того-жъ уѣзда въ село Кретово — на пути, ведущемъ въ Сѣвскъ, къ помѣщику отставному гвардіи секундъ-маіору Евтиху Ивановичу Сафонову, къ тому самому, о которомъ я говорилъ подъ § ѴІІ-мъ. Сей Сафоновъ давно уже велъ съ архіереемъ бранную переписку за то, что онъ желалъ выгнать изъ своего села попа за его грубости, a архіерей тому препятствовалъ.

Подъѣхавъ подъ крыльцо дому, архіерей остановился, лежа въ дормесѣ духовнаго колибра**). Хозяинъ вскорѣ показался въ халатѣ тѣлеснаго цвѣта и въ туфляхъ. Онъ былъ росту выше средняго, довольно тученъ, видъ имѣлъ барина въ старинномъ форматѣ. Скудоволосая, сивобѣлая маленькая коса перетянута шнуркомъ при самомъ затылкѣ. Архіерей межъ подушками спросилъ его — довольно громкимъ голосомъ: «что ты за человѣкъ»?

574

«Я здѣшній хозяинъ», — отвѣтствовалъ старикъ твердымъ голосомъ.

Архіерей. Ты Евтихъ Сафоновъ? Сафоновъ. «Я Евтихъ Сафоновъ».

Архіерей. A почему ты осмѣливаешься надписывать ко мнѣ на пакетахъ: «его преосвященству отцу Кириллу»? Будто бы къ своему попу! Развѣ ты не знаешь архіерейскаго титула?

Сафоновъ. «А какъ же тебя назвать? Вѣдь ты мой отецъ, a я твой сынъ, то я такъ къ тебѣ и пишу. A другихъ титуловъ между нами я не знаю».

Архіерей. А! ежели такъ, будь же ты мой сынъ! вотъ тебѣ — протягивая руку — мое отеческое благословеніе. Пиши ко мнѣ и впредь такъ, какъ писалъ: не перемѣняй своей формы.

По семъ странномъ переговорѣ, сынъ отца вытаща изъ колыбели*), пошли вверхъ по дурной широкой лѣстницѣ, въ огромные, дурной архитектуры хоромы, которые снаружи представляли старинной боярской, бревенчатой и необитой домъ о двухъ жильяхъ, a внутри изобильной, какъ полную чашу.

По первомъ простомъ и чистосердечномъ привѣтствіи, хозяинъ представилъ преосвященному своего сына, лѣтъ около 23-хъ, и изъяснился такъ: «Чувствую изнеможеніе силъ, для того и выпросилъ я въ отпускъ изъ Петербурга сына моего. Онъ прежде служилъ пажемъ при дворѣ, а нынѣ служитъ гвардіи офицеромъ. — Отецъ мой! Не забудь! помяни меня во время приношенія безкровныя жертвы. Погреби мой бренный трупъ. A ты, Иванъ Евтиховичъ —взглянувъ на сына — дай тогда знать преосвященному, какъ я умру».

У нѣжнаго сына — при цѣлованіи руки y отца и y архіерея, — слезы градомъ покатились.

Хотя рогъ изобилія и Церера хозяину по именамъ не были извѣстны, однакожъ они въ его домѣ обитали во всемъ своемъ могуществѣ. Правда, хозяинъ не дошелъ до изящнаго вкуса, a потому и не имѣлъ y себя ни капельмейстера, ни балетмейстера, ни фейерверкмейстера, ни кухмейстера, ни шталмейстера, ни гофмейстера, ни иллюминацій, ни душистыхъ помадъ, ни шампанскихъ, ни венгерскихъ, ни бургонскихъ, ни англійскихъ (винъ) —

575

кои нерѣдко бываютъ очень яснымъ*) таинствомъ плоти и крови измученныхъ**) крестьянъ; — не было y него и аранжерей, для украшенія которыхъ иногда дорого покупается персикъ и абрикосъ, чтобъ наткнуть его на шпильку при деревѣ; но —

все его изобиліе изъ собственной домашней экономіи состояло не въ блестящихъ важностяхъ***), но въ русскихъ бездѣлкахъ: y него было множество разнаго въ зернѣ и въ снопахъ хлѣба; полна пространная конюшня лошадей разныхъ породъ, коихъ онъ имѣлъ свой заводъ; полны скотные дворы скота и кладовыя — всякихъ мелочей, какъ-то: холста, суконъ, кожъ, воску, меду, масла коровьяго, коноплянаго и проч. — вся такая не малоцѣнная громада составляла одногодовой приходъ. Къ сему принадлежитъ превеликой подъ его хоромами погребъ, хранящій отъ временъ, покрытыхъ неизвѣстностію, разномѣрныя бочки, боченки, бутыли, бутылки, и дополняемый каждогодно, да живетъ безконечные вѣки, во славу и хвалу сотворшаго и назидающаго его. Тамъ, при нѣкоторыхъ стѣнахъ****), на перекладинахъ, сдѣланныхъ на укрѣпленіяхъ, на подобіе наръ, отъ низу вверхъ до половины стѣны, a въ нѣкоторыхъ, въ сдѣланныхъ искусствомъ впадинахъ, на подобіе кіевскихъ пещеръ, помѣщены разнаго сорта водки, разныя наливки и меды, превратившіеся отъ времени, почти въ непонятные, но полезные и винообразные вкусы — a бѣлое его съ игрою пиво превосходитъ всѣхъ пивъ англійскихъ и нѣмецкихъ.

Въ сей-то бахусовъ храмъ, владыка дома, храня древнее свое обыкновеніе, завелъ на другой вечеръ угощенія, нашего владыку со всѣмъ его клиромъ; гдѣ учрежденной на таковыя случаи серебреной вызолоченой ковшъ, отвѣдавъ изъ нѣсколькихъ бочонковъ, далъ себя почувствовать всѣмъ вкушавшимъ отъ него, и былъ причиною, что архіерей задѣлъ словомъ хозяйскаго сына, которой съ ковшомъ не знакомился. Молодой человѣкъ почувствовалъ во всей силѣ, что онъ гвардіи офицеръ, и далъ объ этомъ знать архіерею въ самыхъ благородныхъ выраженіяхъ. Потомъ изъяснилъ, что неограниченная любовь, почтеніе и ува-

576

женіе*) къ его родителю, удерживаютъ его въ границахъ терпѣнія. Далѣ сцѣпился съ архіереемъ на французскомъ языкѣ; архіерей, которому повидимому отъ гвардейца приходило въ тупикъ, просилъ старика отца войти въ посредничество къ примиренію. Старый Сафоновъ сказалъ сыну: «Иванушка! оставь. Самъ старъ будешь, послушай меня старика». Сынъ бросился въ слезахъ цѣловать отцовскія руки, потомъ архіерейскія; потомъ всѣ трое перецѣловались. Потомъ, давно дожидавшійся ковшъ возобновилъ походъ форсированнымъ маршемъ. Потомъ архіерей, яко проповѣдникъ мира и непріятель тишины и спокойствія, напалъ на миротворца хозяина, за то, что тамъ на стѣнѣ усмотрѣлъ онъ образъ какого-то святаго, котораго, по мнѣнію архіерейскому, страдала святость въ погребу. Хозяинъ имѣлъ терпѣніе выслушивать и переносить все въ молчаніи. Но когда архіерей возопилъ: что «велитъ во всѣхъ бочонкахъ дны повыбивать», тогда хозяинъ, какъ будто проснувшись, закричалъ во свою очередь изо всей силы: «Да кто тебѣ дастъ? знаешь ли, что я въ домѣ господинъ? ты имѣешь власть вязать меня въ церкви, a я тебя свяжу въ моемъ погребу».

Архіерей не помедлилъ защититься священнымъ текстомъ: «Да не зайдетъ солнце во гнѣвѣ», хотя это и по захожденіи уже солнца происходило. Въ знакъ примиренія, архіерей получилъ бочку наливки, несмотря на то, что подвластныхъ поповъ за подобные въ подрывъ откупа матеріалы разстригалъ, хотя они ихъ и покупали.

Хозяинъ и гость не были въ силахъ ужинать. A по утру, хозяинъ, въ залогъ христіанской къ архіерею любви, снялъ съ себя золотой крестъ, который носилъ отъ юныхъ лѣтъ, и надѣлъ на архіерея. A архіерей обязался, по приѣздѣ въ Сѣвскъ, первымъ для себя поставить дѣломъ и долгомъ, сдѣлать для Сафонова новый, съ приличною надписью, и доставить или возложить на него во утвержденіе пріязни и братства. Послѣ вкуснаго обѣденнаго стола, мы отправились въ Сѣвскъ.

Добрынин Г.И. Истинное повествование, или Жизнь Гавриила Добрынина, им самим написанная. 1752-1827 // Русская старина, 1871. – Т. 3. - № 5. – С. 562-604. [[3]]