М.М. Богословский. Дворянские наказы в Екатерининскую комиссию 1767 года

Материал из Проект Дворяне - Вики

http://dugward.ru/library/bogoslovskiy_m_m/bogoslovskiy_dvoranskie_nakazy.html

М.М. Богословский Дворянские наказы в Екатерининскую комиссию 1767 года

В июле 1767 года в Москве в первый раз собрались выборные от свободных сословий русской земли, созванные императрицею для составления нового законодательного кодекса. В Москву они приехали не с пустыми руками: каждый привез от своих избирателей более или менее объемистую тетрадь, в которой последние высказали свои нужды и желания. Депутаты же от свободных крестьян, благодаря особым условиям представительства, которые даны были этому сословию, привозили их даже по нескольку: эти депутаты избирались по одному на провинцию, а наказы им вручались от каждого "погоста" - прихода. Отсюда и выходило, например, что представителю от крестьян Архангельской провинции, заключавшей в себе целых шесть уездов, пришлось захватить с собою в Москву - 195 наказов. Дворянские депутаты, избираемые по уездам, привозили каждый по одному наказу; хотя были случаи, когда один и тот же депутат представлял два или даже три уезда. Но тогда и наказ был от этих уездов общий. Только Новгородский уезд в последний раз вспомнил свое старинное деление на "пятины", прислав по депутату от каждой. Свезенный ими всеми материал был громаден: 163 наказа от дворян, 401 от городов и 1066 от свободного сельского населения*. Для разбора их была организована особая комиссия, и этой комиссии было над чем поработать. В этих полутора тысячах тетрадей местное общество, русская провинция, записало свои жалобы и выразило свои желания. Уже и в то время сознавали, по-видимому, всю важность этих голосов из провинции: недаром Большая комиссия (так мы называем общее собрание Екатерининской комиссии в отличие от многих частных комиссий, при ней состоявших) с обсуждения этих наказов и приступила к своей работе. И для историка эта груда наказов - материал чрезвычайной важности. Теперь, открывая каждый день столичную газету, мы более или менее внимательно просматриваем отдел с заглавием: "Областная хроника", "Провинциальная жизнь" и т.д., который знакомит нас с состоянием провинциального общества, его нуждами, желаниями и настроением. Если мы хотим вникнуть в эту местную жизнь более глубоко, мы имеем к тому сколько угодно различных средств: мы можем выписывать областные газеты, прислушиваться к голосам земских и дворянских собраний и городских дум. Наконец, с провинцией знакомит нас как изящная, так и научная литература. Ничего подобного нет у нас для XVIII века, точно так же, как и у правительства того времени не было иных способов ознакомиться с местными нуждами, кроме созыва депутатов. Областных органов печати тогда не существовало; до самого конца века не было также никаких местных общественных собраний. Литература почти вовсе не касалась провинции, изредка только выводя ее на сцену, чтобы осмеять ее в комедии, но никогда не затрагивала ее серьезно. Русская провинция в течение всего XVIII века высказалась только один раз: в середине его в Екатерининской комиссии. Вот почему бумаги этой комиссии служат для нас надежным фонографом, записавшим хор этих провинциальных голосов и теперь передающим их нам. Эти голоса идут к нам двумя путями: во-первых, посредством депутатских наказов, а затем и самые прения в комиссии записаны и сохранились в ее журналах. Оба эти ряда документов прекрасно дополняют друг друга, но преимущество следует все-таки отдать первому из них. В самом деле, комиссия действовала слишком не долгое время и, ведя свои работы без всякого определенного плана, не успела коснуться всех вопросов, интересовавших провинцию. Затем, не все депутаты в ней активно участвовали: как и всегда бывает в такого рода собраниях - говорили только меньшинство; общих голосований по обсуждаемым вопросам и совсем не бывало и обыкновенно комиссия переходила, по-видимому, совершенно случайно к следующему вопросу, не окончив обсуждения предыдущего. Притом могло случиться, что с мнением, высказанным в комиссии депутатом, не всегда бы согласились пославшие его избиратели. С другой стороны, случалось, что те вопросы, за которые очень горячо стояли дворяне на уездных съездах, проходили равнодушно при обсуждении их в комиссии. Так, например, очень многие дворянства высказались за дарование им и на будущее время права собираться на съезды для занятия местными делами. Между тем, когда коснулись такой статьи при обсуждении проекта "прав благородных", внесенного в большую комиссию из дирекционной, ни один депутат не нашелся высказать свое мнение**. Наконец, на мнение, высказываемое депутатом в комиссии, во время борьбы партий могли оказать влияние, помимо его личных взглядов, и та обстановка, в какую он попал, и завязавшиеся в комиссии личные отношения. В пылу спора известное мнение могло получить гораздо более резкие очертания, чем какие оно имело в наказе. Вот почему наказы полнее и вернее могут отражать взгляды провинции, чем речи депутатов в самом собрании. Этих местных наказов, как уже мы видели, три группы: от дворянства каждого уезда, от каждого города и от свободного земледельческого населения, подразделявшегося на несколько видов. Сюда входили, во-первых, крестьяне, сохранившие свободу, "черносошные" (государственные), "дворцовые", во-вторых, так называемые служилые люди "старых служб": одно-дворцы, пахотные солдаты - контингент старых московских полков, испомещавшийся целыми поселениями по границам Москосковского государства для их защиты, в-третьих - инородческое население. Городские наказы, разумеется, выясняют главным образом потребности и желания городского населения, и только два остальных разряда относятся к уездному. Но наказы от свободного сельского населения имеют слишком местное значение. В самом деле, свободная масса крестьянства постепенно все более таяла под действием крепостного права, сохраняясь только на безопасном Русском Севере, где не было надобности распространять поместную систему, бывшую одним из факторов в распространении крепостного права. Из 1066 наказов от сельского населения 496, то есть почти половина приходится на одну Архангельскую губернию, где зато ревизии совсем не находили крепостных душ. Другие разряды этого класса: служилый (однодворцы, пахотные солдаты) и инородческий были размещены по противоположным, южной и юго-восточной окраинам государства. Таким образом, только дворянские наказы представляют наиболее полно срединную часть Европейской России, где сосредоточены были два важнейшие класса русской земли: крепостное крестьянство и поместное дворянство. Благосостоянием последнего, державшего в своих руках громадную массу капитала и труда страны, определялось экономическое благосостояние всего государства. Притом в XVIII веке оно было наиболее просвещенным классом, а обладая двумя такими силами, как капитал и просвещение, оно руководило и политическими судьбами русского народа, будучи в трояком отношении его правительством. Во-первых, оно управляло своими "подданными" по своим вотчинам. Затем, из него же формировался весь состав центральной и областной администрации, от сенаторов до уездных воевод включительно. Наконец, в XVIII веке это же дворянство посредством гвардии, составленной всецело из его среды, обыкновенно играло решающую роль и в общем ходе государственной жизни. Итак, заключая в себе два наиболее важные класса общества, эта срединная дворянско-крепостная часть России и была главною частью в организме всего государства. Притом это была наиболее населенная и наиболее устроенная его часть. Бойкая жизнь Русского Севера, какою мы ее знаем в XVI и XVII веках, теперь, с открытием балтийских портов и с умиротворением южных степей, в течение XVIII века совершенно замирает. Но сами эти южные и восточные окраины только еще колонизуются и устраиваются, находятся, так сказать, еще в жидком виде и более интересны как процесс, чем как состояние. Тем более высокий интерес получают эти дворянские наказы, обрисовывающие эту срединную часть России. В них, конечно, на первом плане представлены дворянские интересы; но в XVIII веке они так тесно были связаны с интересами крепостных крестьян, что не могли, хотя бы косвенно, не касаться последних. Правда, желания несвободного крестьянства были в иных случаях резко противоположны стремлениям дворянства, когда, например, заходила речь о свободе; однако в значительной степени они совпадали. Так или иначе, во всяком случае, они настолько цеплялись друг за друга, что в дворянских наказах должны были отразиться до некоторой степени и крестьянские интересы, хотя и преломившись, конечно, через призму дворянского взгляда. Шла ли речь о малоземелье, о тяжести податей, о дурном судоустройстве и т.п., во всех этих случаях интересы обоих классов очень сходились и нашли себе выражение в дворянских наказах. Предлагаемая статья и есть попытка показать значение этих дворянских наказов как источника при изучении истории русской провинции в XVIII веке, притом только коренной русской провинции, то есть главным образом Великороссии с ее наиболее давно установившимися и застывшими русскими порядками. Поэтому она не касается ни Малороссии, ни Остзейского края с их слишком особой физиономией, ни местностей, недавно присоединенных и только организуемых, как Новороссийский и Оренбургский край. Но прежде, чем перейти к анализу содержания этих наказов, следует решить вопрос, в какой мере в них могли отразиться состояние и стремления той провинции, из которой они исходили, то есть в какой степени надежен и достоверен этот источник. Из этого вопроса невольно возникает другой, от которого и зависит решение первого, -в какой степени то общество, которое составляло наказы, могло выразить и действительно выразило свои взгляды, нужды и желания.

____

• Сергеевич В.И. Екатерининская законодательная комиссия // Вестник Европы. 1878. № 1 С. 229. Наказы от дворян изданы в Сборнике императорского Русского исторического общества, тт. IV, VIII, XIV, LXVIII и ХСIII. В этом издании они перенумерованы римскими цифрами. При ссылках и будет указываться римскою цифрой № наказа, а поставленною с ним рядом арабскою - статья наказа.
  • Сборник императорского Русского исторического общества. СПб., 1882. Т. XXXII. С. 297.

________

Манифест 14 декабря 1766 года, которым предписывались выборы в комиссию, был встречен обществом очень сочувственно и даже, пожалуй, восторженно. Такое настроение господствовало в самой комиссии в первые дни ее заседаний, когда охваченные каким-то радостным порывом депутаты не знали, чем только отблагодарить императрицу и какой титул ей придумать. Но и в самых наказах можно заметить тоже возбужденное и радостное настроение. В очень многих из них в самых горячих выражениях, хотя и переданных тяжелым напыщенным языком XVIII века, изливается благодарность Екатерине и предписывается депутату, "припав к освященным стопам", исходатайствовать позволение поставить ей от всего дворянства монумент. В самом деле, было от чего прийти в восторг русскому провинциальному дворянину. От правительства, в особенности со времени Петра, он привык ожидать только самого грубого обращения. Его насильно обучали и гнали на службу, а если он не был обучен и не мог получить офицерского ранга, то его исправно и били, нисколько не различая его от его же мужика-рекрута, стоявшего в строю с ним рядом. "За раны и за кровь" его отставляли от военной службы и "определяли к делам", то есть перечисляли в статскую, посылая куда-нибудь в "комиссары" к приему корабельного леса, в надзиратели "над строением заводов" и т.п. Только дряхлым стариком, вымотав из него все полезные силы, его отпускали, "со смотра давая абшид", в родную деревню доживать свой век на чистом воздухе. Всю жизнь, во время этой тяжелой службы, он только и видел пинки и толчки. И вдруг теперь правительство не только отпустило его со службы, но и любезно осведомилось, что ему не нравится и чего ему угодно. Понятно, с каким приятным удивлением читал этот провинциальный дворянин манифест 14 декабря. Притом на поднятие духа собравшихся действовала самая торжественность, какою были обставлены съезды и выборы. Что на съезды для выбора депутатов и сочинения наказов собиралось все-таки меньшинство уездного дворянства - в этом нельзя еще видеть несочувственное отношение к делу: большинство дворянства было не дома - на службе; но нет причин думать, чтобы это отсутствующее дворянство не разделяло настроения съехавшихся*. Однако иногда самое это радостное настроение, в котором съезжавшееся дворянство принималось за порученную ему работу, мешало серьезным образом отнестись к делу. Волоколамские дворяне съехались в свой город к 12 марта, выбрали в этот день в предводители А.А. Загряжского и комиссию из четырех лиц для составления проекта наказа, после чего отправились на обед к начальнику города. 14 марта они уже собрались в загородном доме предводителя, оказавшегося большим хлебосолом, где "были угощены обеденным столом, во время которого пили за здравие Ея Императорского Величества, причем производилась пальба из пушек, поставленных перед домом". После этого предводительского обеда, да еще с тостами за государыню, "предводитель с дворянством, - как гласит официальное описание этого съезда, - упражнялись в чтении проекта депутатского наказа". Вечером зажжен был фейерверк, в котором изображено было имя государыни, а по сторонам начальные литеры: Б. М. И. П. Б. О., означавшие: "благоволение монаршее, исполнение подданных, благополучие общества", после чего "все угощены были ужином". 15-го выбрали депутата, подписали наказ и обедали у одного из членов комиссии по составлению наказа - кн. Шаховского. 16-го приглашены были на обеденный стол к новоизбранному депутату, вице-президенту военной коллегии графу Чернышеву в его загородный дом, после чего и разъехались по своим деревням. Откройте теперь волоколамский наказ: он проникнут самым радужным настроением; так и видно, что его сочиняли люди прямо с предводительского обеда. "Его содержание, - как его резюмировал протокол съезда, - главнейшее состояло в том, чтобы принести Ея И. В. за изливаемые ею на своих подданных повседневно милости всеподданическую благодарность с теплыми молитвами ко Всевышнему о непоколебимом ее здравии"**. В самом деле, в наказе волоколамское дворянство говорит, что у него собственно нет никаких нужд, чтобы утруждать государыню; уж только из одного послушания высочайшему манифесту оно избрало депутата и сочинило наказ, включив в него всего четыре пункта, в которых вскользь указало на некоторое неудобство в законах, определявших наследственное право, и ограничилось общей просьбой о даровании корпусу дворянства "прав и преимуществ", совершенно не указав, каких именно. Но за то депутату предписывалось "крайнее старание приложить" к тому, чтобы "исходатайствовать высочайшее соизволение сделать Ея И. В. статую", и это поручалось ему "как главнейшее наших нужд и прошений". Трудно думать, чтобы Волоколамский уезд благоденствовал больше прочих, его окружающих, но, придя в отличное расположение духа у радушного предводителя, дворяне забыли все окружающие их невзгоды и не только ни на что не жаловались и ничего не просили, но и заключили свой наказ тем, чем часто заканчиваются такие общественные обеды по торжественным случаям, когда сердца подогреты - пожертвованием. Дворянство изъявило готовность ставить припасы на расположенный в уезде полк ниже штатной цены, а убыток, который будет произведен таким понижением, расположить на всех помещиков уезда по числу ревизских душ. Точно также муромские дворяне заявили в своем наказе, что "по довольном общем рассуждении" они не признают никаких отягощений и нужд. К сожалению, пока не издано никаких документов о том, кем именно и при каких обстоятельствах составлялись дворянские наказы, и поэтому нельзя решить многих интересных вопросов, как, например, в какой степени принимало участие съезжавшееся дворянство в обсуждении наказа, составленного специальной комиссией; возникали ли при этом споры или все наказы проходили так же гладко, как волоколамский; составлялось ли по нескольку проектов, сводимых затем в один общий; в какой мере влиял на содержание наказа образ мыслей отдельного выдающегося лица, увлекавшего собрание, как это заметно, например, на ярославском наказе. Этот последний составлен под сильным влиянием депутата ярославского дворянства, известного кн. М.М. Щербатова, с идеями которого можно так хорошо познакомиться по журналам комиссии; ему принадлежит бульшая часть наказа***. Сын костромского депутата, впоследствии маршала комиссии, Бибикова, рассказывает в биографии отца, что наказ от костромских дворян был составлен последним и что в нем он старался приспособиться к мыслям императрицы, которые были ему очень хорошо известны. Этот проект наказа и был утвержден костромским дворянством****. Только в этих двух случаях нам и известны авторы наказов.

_____

• В некоторых уездах "малолюдство" съехавшихся объясняется временем, в которое происходили съезды: в марте, во время разлива. См. XXIX.
  • Сборник Русского исторического общества. СПб., 1869. Т. IV. С. 26 - 27.
    • Ему принадлежат 1-ое и 3-е разделение наказа. 2-ое разделение - составлено неизвестным лицом. Щербатов М.М. Сочинения. СПб., 1896. Т. 1. С. 30 и 31.
      • Впрочем, к показаниям Бибикова-сына следует относиться осторожно. Так он упоминает о таких статьях этого наказа, которых на самом деле там нет (о вольных хлебопашцах, о воспрещении продажи крепостных). Зато такое требование, которое там есть - лишение права службою получать дворянское достоинство - едва ли соответствовало взглядам императрицы. Это он так преувеличенно обвинял костромских дворян в безграмотности, сказав, что 1/3 избирателей была безграмотна, тогда как таких из 73 было только 9. [Бибиков А.А. Записки о жизни и службе Александра Ильича Бибикова. СПб., 1817.]

_______

Самая поспешность, с какою велось дело, могла в значительной степени мешать серьезному отношению к нему. Манифест о созыве комиссии застал врасплох мирно дремавшую в течение долгого времени провинцию и, разбудив ее внезапно, предписал ей высказать свои нужды: спросонья не всякий соображает сразу. Тем более это было трудно для дворянства по тем обстоятельствам, в каких оно находилось в первой половине XVIII века. Отвлеченная государственной службою наиболее деятельная часть его не жила в местности, где она владела землею. В Большом наказе* Екатерина жалуется, что хозяева деревень, бывая в них очень редко или и совсем не бывая и, следовательно, сами не занимаясь сельским хозяйством, заводят там оброчную систему, которую она признавала вредной, и что все деревни почти на оброке. Из того, однако, что дворянство отвлекалось по большей части из своих деревень, никак не следует заключать, чтобы оно все-таки не интересовалось их судьбою. С деревнею связывали отсутствующего помещика самые прочные и важные нити - экономические. Оттуда он получал средства к существованию, там была "вся его жизнь", как сказал бы древний летописец. Дворянство отдавало государству свои цветы и плоды, но корни его, впитывающие крепостной труд, таились в глубине деревни и тесно с нею были связаны. Поэтому каждая невзгода деревни, поражавшая эти корни, отзывалась на нем очень больно; но оно гораздо более ощущало эту боль, чем умело рассказать о ней и точно формулировать свои ощущения. Только этим наболевшим чувством и можно себе объяснить такое, например, требование одного из наказов, как назначение смертной казни за каждую взятку, как бы она ни была незначительна. Это просто крик от боли, причиняемый таким ужасным недугом, каким было взяточничество в XVIII веке. При частных встречах друг с другом тогдашние помещики, вероятно, не менее теперешних умели охами и вздохами жаловаться друг другу на печальное положение обстоятельств. Совсем иное было дело облечь эти жалобы в определенную точную форму. К тому же дворянство совсем отвыкло действовать обществом в местных делах, отстав в этом отношении даже от дворян XVII века, все-таки съезжавшихся время от времени для разного рода выборов. Если уже после долгого действия екатерининских учреждений провинция была полна Плюшкиных и Собакевичей, то не надо забывать, что наказы в комиссию 1767 года подписывались их отцами, которые не испытали на себе воспитательного действия никаких общественных учреждений, подобных екатерининским. Тем труднее было им отдавать себе ясный отчет о местных делах и, отрешаясь от частных отдельных фактов, которые было запрещено вносить в наказы, представлять нужды уезда в виде общих формул и отыскивать общие причины явлений. С трогательною скромностью тульские дворяне просили их извинить, если наказ их покажется "смешанным и непорядочно рассеянным по непривычке нашей в сем упражнении". Дворяне Серпуховского, Тарусского и Оболенского уездов боятся за неполноту довольно обстоятельно все-таки составленного ими наказа; поводом к такому опасению служит у них, очевидно, также сознание непривычки и неуменья работать на такого рода поприще, "ибо мы ниже подписавшиеся, - как говорят они в наказе, - почти всю жизнь свою употребили в военной Ее И. В. службе"**. Эта непривычка говорить публично и писать об общественных делах отразилась даже на самом слоге наказов: некоторые из них написаны с бестолковостью, достойною разве помещицы Коробочки, в особенности когда дело касается юридической области. Это какой-то надутый, расплывчатый, туманный и часто чрезмерно напыщенный язык, лишающий иногда возможности уловить какие-нибудь определенные очертания. А между тем, это вовсе не вина вообще языка XVIII века: тогда же существовал и другой слог. Прочтите наряду с этими наказами какое-нибудь "доношение", написанное простым подьячим любой воеводской канцелярии: оно всегда ясно, полно и иногда даже со щегольством. Значит, причина неполноты и неясности наказов зависит не от свойств языка, а от непривычки обстоятельно обдумывать местные общественные нужды и деловито их выражать. Раньше правительство никогда не спрашивало о них дворянство, поэтому оно и не привыкло деловым языком о них отвечать. Быть может, именно это неуменье и сомнение в своих силах и побуждало иные уезды обращаться к соседям и списывать их наказы целиком или внося только некоторые изменения***. Дворяне Рославльского уезда (Смоленской губернии), опасаясь за неполноту составленного ими наказа, прямо поручали своему депутату заглянуть, если будет иметь к тому случай, в наказ дворян соседнего Смоленского уезда и прибавить оттуда в свой, если что-нибудь найдет там лишнее против их наказа. Иногда это недоверие к своим силам достигает крайней степени: дворяне Юрьева-Польского уезда заявили, что они ничего представлять не могут по своему скудоумию. Но особенно тяжелое впечатление производит очень коротенький наказ дворян Кадыевского уезда****, уже достаточно, впрочем, осмеянный в нашей литературе. Эти захолустные дворяне обратили главное внимание на одно неудобство, казавшееся им наиболее существенным: благодаря казенной винной монополии было ограничено право частного винокурения и перевоза вина помещиком из своей деревни в город: "Посему дворянство, - жалуется этот наказ, - имея штаб и обер-офицерские чины, приехав в город, за неимением при себе домовой водки и вина, принуждены бывают с питейных домов покупать водку и вино многим с противными и с непристойными специями и запахом; почему дворянство по характерам их видеть принуждены в том себе недостаток". Положим, Кадыев был один из тех темных углов русской земли, которые так метко охарактеризовал Сквозник-Дмухановский, сказав, что оттуда хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь.

____

• Ст. 269.
  • XXVI; XLIV.
    • В этом для нас еще небольшая беда относительно полноты наказов как источника, так как соседние уезды жаловались обыкновенно на одно и тоже, даже если и самостоятельно составляли наказы. Но есть и другие случаи заимствования: наказ Луховского у. теперешней Костромской губернии весь сшит из лоскутов, взятых из наказов довольно далеких от него уездов Тульского и Одоевского. С тульским наказом очень много общего также у шуйского.
      • Теперь Кадыев - заштатный город Костромской губернии.

__________

Все это, однако, только немногие исключения, которые тем более обращают на себя внимание, что они редки. Совсем иное впечатление получишь, ознакомившись со всею массой наказов. Пусть некоторые не полны и выражены невразумительно: они дополняются и объясняются другими. Что за беда, что немногие из них в этом большом хоре берут неверную ноту и не дотягивают за неимением голоса: их подавляет своей массой остальной хор, издающий вполне согласное минорное созвучие. Картина провинции XVIII века является нарисованною очень полно, когда прочтешь все наказы. Большинство тогдашнего дворянства поняло и постаралось исполнить предложенную ему задачу вполне серьезно. Это, во-первых, показывает та делающая ему честь откровенность, с которою оно высказало свои жалобы пред престолом, хотя приходилось иногда задевать довольно щекотливые темы, рискуя попасть в неловкое положение. Кажется, этим опасением и должно объяснить ту несколько раболепную форму, которой отличаются многие наказы: быть может, ею дворянство хотело заявить о своей неизменной преданности самому престолу в то время, как ему приходилось резко осуждать изданные высочайшей властью законы или критиковать действия назначаемых тою же властью агентов. Дворянство в наказах сказало своей государыне горькую правду с тою же откровенностью, с какою его предки обращались с челобитными к своим царям, с разницею разве только в выражениях: там, где последние коротко говорили: "бьют челом холопи твои", там первые "с рабским подобострастием преклоняли колена сердец своих и припадали к освященным стопам". Притом обстоятельства были уже иные: правительство XVIII века переставало отвечать взаимностью на такую откровенность. Царь XVI и XVII веков не стеснялся в тысячах своих грамот соглашаться и заявлять публично о негодности воеводского персонала и о разорении управляемых. Правительства XVIII века были как-то более самолюбивы и менее склонны критиковать свои собственные действия, а критиков из общества посылали в Преображенский приказ или Тайную канцелярию беседовать с Ромодановским или Ушаковым. Тем более, следовательно, дворянство могло опасаться очутиться в неловком положении, высказывая правду, которая могла колоть глаза - и тем не менее высказало. В своих сетованиях оно иногда доходило до того одушевления, в которое приходит обиженный и жалующийся человек, найдя участливого слушателя: в этом можно легко убедиться, прочтя наказ Ряжского уезда, где с необыкновенной горячностью дворяне перечислили все и обиды, которые им приходилось терпеть от воеводской канцелярии своего уезда. Другой наказ прямо-таки требовал, чтобы даже самое слово "воевода" было забыто. Тут вылилось долго скрываемое, но сильно наболевшее чувство, которого не могла удержать официальность подаваемой жалобы.

Насколько серьезно относились иные дворянства к возложенному на них делу, это видно затем из того, что они не считали своего дела оконченным, избрав депутата и вручив ему наказ, и не потеряли интереса к дальнейшим судьбам этого наказа: они предписывали в заключении наказа своему депутату поддерживать сношения с предводителем, иногда даже "ежепочтно", уведомляя его о ходе дела в комиссии. Наконец, ближайшее знакомство с самым содержанием наказов лучше всего показывает их дельность.

II

В двух отношениях наказы, данные уездными дворянствами своим депутатам, могут служить для нас источником для знакомства с состоянием русской провинции XVIII века. Как известно, дворянству было предоставлено изъяснить в этих наказах местные нужды и недостатки, то есть жаловаться. Но цель комиссии была главным образом законодательная: она призывалась "сочинить" проект Нового Уложения на место прежнего Уложения царя Алексея, совершенно устаревшего и непригодного, а все еще не отмененного и продолжавшего свое действие. При выборе депутата имелось в виду, что он поедет в Москву не только представлять нужды, но и участвовать в составлении новых законов. Вот почему и уездные дворянства, обсуждая свои нужды и недостатки, добрую долю своего внимания направили на критику старого законодательства и на ходатайства об издании целого ряда новых законов, казавшихся ему необходимыми. Но критикуя старый закон по частям или требуя отмены его в целом, они в большинстве случаев довольно подробно и обстоятельно мотивировали свое требование, указывали на неудобства от применения известного закона в жизни, на его обход житейской практикой, на вредные последствия, от него происходящие. В свою очередь, настаивая на издании какого-либо нового закона, содержание которого тут же в наказе и проектировалось, дворянство указывало на те существующие в жизни неудобства, которые, по его мнению, такой закон мог бы искоренить. Чем подробнее эта мотивировка, чем она ближе к жизни и конкретнее, тем для нас она, конечно, драгоценнее, так как тем лучше она рисует провинциальные порядки, на которые жаловалось дворянство. Но оно очень редко ограничивалось только жалобой. По большей части, оно тут же и подсказывало правительству те средства, при помощи которых оно надеялось прекратить окружающие его неудобства и достигнуть того общего "блаженства", создать которое и было конечной целью комиссии и о котором гласила надпись на депутатских знаках. Таким образом, по дворянским наказам мы узнаем не только то, на что дворянство жаловалось, но и то, чего оно хотело. Оба эти предмета - и предмет его жалоб, как и предмет его просьб в одинаковой степени для нас важны. Первый знакомит нас с тою действительностью, в которой жил руководящий провинциальный класс, второй - с теми идеалами, которыми он жил: а без идеалов, как бы ни была различна их ценность, не может жить никакое человеческое общество, как без них не живет никакая отдельная личность. Жизнь без идеала не жизнь, а только прозябание.

Правом обратиться к правительству с жалобой дворянство воспользовалось в самой широкой степени, и эти жалобы были большею частью довольно горьки. Только очень немногие уезды, с наказами которых мы познакомились выше, были настроены так оптимистически. Подавляющее большинство остальных исполнено невеселого взгляда на окружающую действительность. И так, на что же жаловалось дворянство XVIII века в своих наказах? Уже заранее можно предвидеть, что главная масса жалоб будет направлена на то, что более всего задевало его главные интересы. До второй половины прошлого века русское дворянство имело двоякое значение: оно было служилым и владельческим классом. В первом своем качестве оно было связано с государством, которому оно обязано было службой, во втором - с местностью, где находился источник его содержания. На него была наложена повинность личной службы государству, так же, как на другие классы была наложена повинность доставлять государству финансы. Государственными интересами поглощались до половины XVIII века в России все остальные; поэтому первое значение дворянства несоизмеримо господствовало над вторым. Пока главною из государственных задач была внешняя оборона - местность рассматривалась гораздо больше как источник ресурсов для государственных потребностей, чем как предмет забот со стороны государства. Все свои силы местность напрягала для государства, от которого получала пока только безопасность от внешних врагов. И дворянское землевладение было тогда только ресурсом для отбывания службы, подобно тому как теперь таким средством для отбывания государственной службы является для чиновника получаемое им денежное жалованье. С нашей точки зрения, плох тот чиновник, который жалованьем интересуется больше, чем самой службой, и не рассматривает первого как средство для второй; соответственно этому, с точки зрения тогдашнего государства, плох был бы тот дворянин, которого интересы направлялись к поместью больше, чем к службе, как бы велика ни была разница между денежным содержанием, не требующим никакого ухода, и землею, требующею усиленных трудов и забот, чтоб быть действительным источником содержания. В эпоху наказов это сословие, выразившее на себя устами рыльского дворянства взгляд, как на "камень, служащий основанием государству" - не забывает еще своего служилого значения. Столичное московское дворянство "приводит себе на память, что российское дворянство издревле яко корпус, составляющий силу, оборону и независимость государства". Совершенно такие же взгляды на свое служилое происхождение и значение высказывают и провинциальные дворянства, как, например, болховское, заявляющее, что "вся слава и честь дворянства - жертвовать себя в службе Ее И. В.", или валуйское, доказывавшее, что "начаток дворянства не иным образом произошел, как от достопамятных дел и заслуг предков их". Но уже в эпоху наказов служилый интерес дворянства отошел на второй план: ведь он и состоял только в том, быть или не быть обязательной службе. То был интерес чисто отрицательного характера, какой возбуждает в обществе всякая накладываемая на него повинность: дворянство спало и видело, как бы добиться необязательности службы и, конечно, пиши оно свои наказы до манифеста 18 февраля 1762 года, в них на главном месте стояли бы ходатайства об отмене или, по крайней мере, о сокращении срока обязательной службы. С изданием этого манифеста самая насущная потребность дворянства была удовлетворена: ему предоставлена была свобода служить или не служить по своей воле. Вот почему в наказах и нет просьб о службе. Как это ни странно, в одном из них встречается даже совершенно обратное требование. Наказ Кашинского уезда просит о введении вновь обязательной службы, ограниченной только десятилетним сроком, мотивируя свою просьбу тем соображением, что "первый долг дворянский зависит в том, чтобы показать заслуги своему отечеству за все те преимущества, которыми он (то есть дворянин) от государя своего пожалован". Вполне естественно, что вслед за снятием с очереди вопроса о службе, на первый план выступил другой существенный дворянский интерес - владельческий. Связь, бывшая прежде между землевладением и службой, теперь уже порвалась. Наоборот даже, по мере того как с дворянина постепенно снималась повинность обязательной службы, его владельческие права все более и более укреплялись. Все его земельные владения обращены были в вотчины; поместье - этот временный и условный вид владения - было уничтожено. Мало того, владение землей и крепостным трудом делалось все более исключительной привилегией дворянского класса: переставая быть обязательно служилым, этот класс все более становился привилегированно-владельческим. Таким он и выступил в наказах. В них более всего дворянство занято своими владельческими правами и довольно равнодушно к личным. В некоторых, но только в немногих, наказах был возбужден вопрос об отмене телесного наказания для дворянина. И позже при обсуждении этого вопроса в самой комиссии, когда в ней рассматривался "проект прав благородных", послуживший основанием для изданной впоследствии жалованной грамоты, несмотря на сильную оппозицию представителей других сословий, горячо восстававших против такого изъятия для дворян из общего уголовного права, эта важная статья не нашла себе защиты в представителях дворянского сословия, равнодушно выслушавших нападки на нее. Итак, владельческие интересы стоят у нашего дворянства XVIII века на первом плане. Посмотрим теперь, чем особенно было недовольно оно в области своих владельческих прав как земле- и душевладельцы. Прежде всего оно жаловалось на самое состояние права собственности, то есть на то положение, в котором находилось законодательство о собственности. Излишне говорить, в каком печальном положении находилось в половине XVIII века наше законодательство вообще: лучшим доказательством этого служит самый созыв комиссии для сочинения нового Уложения. На беспорядок в законодательстве жаловалось и дворянство, заявляя в своих наказах о "великом отягощении от умножения указов" и прося, по издании нового уложения, впредь сепаратных указов не издавать. Но, быть может, ни в одном отделе прав не было такой путаницы, как в праве на землю. Действовало не отмененное формально уложение 1649 года; вместе с ним действовала необъятная масса изданных после него указов, не редко противоречивых, притом нигде не только не сведенных, но даже и не собранных. Не было не только никакого свода законов, но даже и простого их сборника. Вследствие этого публика могла плохо быть знакома с законодательством, и оно могло быть хорошо известно только опытному приказному практику. А между тем, едва ли каким-нибудь иным предметом законодательство интересовалось более чем правом на землю, и едва ли какой другой предмет вызвал такое множество постановлений, как этот. При таком хаотическом состоянии законодательства о собственности на землю, вполне естественно, что в головах людей того времени право собственности или не сознавалось в ясных определенных очертаниях, или, если такое ясное сознание права было, то это было только идеальное право, которое иногда шло совсем в разрез с существующим законодательством. А между тем, люди того времени и руководились иногда таким идеальным правом, благодаря чему на практике появлялись сделки, противоречащие закону или непризнанные им и потому могущие быть поводами к процессам, особенно при развитии ябедничества, на которое так жалуются наказы. Итак, дворянин мог владеть попавшим к нему в руки имением и не всегда давать себе ясный отчет, соответствует ли то основание, на котором он владеет, закону или нет, и потому не всегда мог быть спокоен за свое владение, если бы какому-нибудь сутяге-соседу, заручившемуся небескорыстною дружбою приказного крюка, вздумалось бы почему-либо заявить на это имение претензию. Вот почему дворянство и жаловалось, что "в сем деле и законы государственные кажутся нам быть темны или недостаточны" и что "от многого числа разных указов, кои всякий в свою пользу наклоняет - один, может быть, не принадлежащее получит, а другой невинно обижен".

Кроме такой общей темноты в праве собственности, в отдельных случаях было невозможно выяснить и утвердить свое право на известную землю. В отдаленном захолустном уезде один помещик продавал или закладывал другому несколько "четвертей" какой-нибудь пустоши. Писался акт этой сделки - купчая или закладная. Но чтобы такой акт имел действительную силу, его необходимо было "явить" в правительственном месте. Теперь в каждом уездном городе есть нотариус, у которого и являют такие акты. Тогда такую явку можно было сделать только в одной из столиц в вотчинной коллегии или ее конторе. Такая централизация поземельных сделок не была без оснований; в вотчинной коллегии хранились писцовые и межевые книги всего государства, служившие, между прочим, доказательством на право владения, за неимением планов. Таким образом, здесь только могла быть произведена как проверка прав на известную землю лиц, заключавших сделку, так и отметка о переходе этого имущества, с тем, чтобы служить, в свою очередь, основанием для поверки на будущее время. Утвердив сделку, коллегия посылала указ в уезд в воеводскую канцелярию, которая и приводила сделку в исполнение, "отказывала" землю тому, кто должен был получить ее. Это сосредоточение поземельных дел в одном центре досталось вотчинной коллегии еще от эпохи Московского государства: оно было необходимо при той обширной раздаче земель в поместье, какая производилась в XVI и XVII веках, когда правительство должно было зорко следить за расходованием все уменьшавшегося количества земли и для удобства справок иметь весь поземельный архив под рукою. В XVIII веке в такой централизации уже не было нужды, а между тем, она была страшно тяжела для дворян-землевладельцев; поездка в отдаленную столицу, наем там квартиры и продовольствия, пока тянулось дело, а в вотчинной коллегии "скорого решения по множеству тех дел получить было не можно"* - легко себе представить, что должна была испытать какая-нибудь уездная Коробочка, когда, приобретая какое-нибудь владеньице, принуждена бывала отправляться в Москву. Иногда и случалось, что поездка в Москву и исполнение всей этой процедуры при переходе земли из одних рук в другие могла обойтись дороже стоимости самой земли. Поэтому очень часто мелкому и бедному дворянину такие поездки бывали не под силу, и приходилось владеть землею или по неутвержденному формально документу, или же и вовсе без документа. Случалось, что имение могло несколько раз переменить владельцев, переходя из рук в руки таким формально не обеспеченным путем, так что и самая нить этих переходов порывалась в памяти. Создавалась тогда полнейшая неясность прав на известный участок земли и невозможность доказать их. При отдаленности присутственного места по поземельным делам и при неполноте и неясности поземельного законодательства, возможны были случаи такого рода, упоминаемые иными наказами: покупщик имения отдал уже за него продавцу деньги и получил от него купчую крепость. Ему остается одна формальность, чтобы вступить во владение приобретенным имением, съездить в Москву явить крепость, которую он и откладывал, отвлеченный службою или по иным причинам. Между тем, продавец умирал, имение переходило к наследникам, не знавшим о продаже, которые и отказывались признать крепость действительной**. В этом случае нет еще ничего злоумышленного со стороны продавца. Но бывало так, и на это жалуются многие наказы, что владелец продавал землю сразу нескольким лицам, выдавая каждому купчую крепость и получая с каждого деньги. Из этих купчих утверждалась вотчинною коллегией не та, которая раньше была совершена, а просто та, которая раньше других была туда представлена к утверждению. Остальные же покупатели, держа в руках купчие, считали свое право обеспеченным и не спешили ехать в вотчинную коллегию. Когда они узнавали об обмане, они могли, если хотели, взыскивать потерянные деньги судом; но в то время это было слишком рискованным предприятием: начать даже справедливую тяжбу было тогда все равно, что начать азартную игру - можно было потерять и последнее. Вот почему дворянство так настойчиво просит перенести поземельные дела в маетность - децентрализовать вотчинную коллегию и ее архив.

_______

• XXXIX.
  • CXXXI.

___________