Сурмин Петр Ильич

На 157 заседании Комиссии, 23 июля 1768 г., среда (9.35 – «в исходе» 12-го часа), ему передал свои депутатские полномочия "на время" Алексей Ивашкин. ^[2]

На 160 заседании Комиссии, 4 августа, понедельник (9.27 – «в половине» 1-го часа, поддержал замечание депутата Старицкого от дворянства А. Нарышкина на 14 и 16 статьи II гл. проекта правам благородных. ^[3]

1773—1776 гг. – помощник директора камер-экспедиции в Могилевской губ. ^[5]

1777–1782 гг. – советник губернатора/правителя Могилевского губернии/наместничества^[6]

[1]

«Гдрь мой, Петр Ильич имею я крайнюю нужду отлучится на несколько времени в дом мой в тульской уезд; а как я от тульскаго дворянства выбран депутатом, имею честь быть в комиссии: тога ради прошу вас, гдря моего, до возвращения моего во оной комиссии в место меня быть, в чем я вам верю ваш гдря моего покорный слуга Алексей Ивашкин Июля … дня 1768 года.

Гд-ну коллежскому асессору Сурмину»^[1].

Упоминается в повести В.Б. Шкловского Житие архиерейского служки (по мемуарам Г.И. Добрынина - ОГ), 1931 г.:

"Был у Полянского друг, советник Сурмин, человек тихий, семейный, но не подтянутый, здоровьем не занимающийся, и тот человек тоже заболел.

И раз сидел Добрынин в гостях у Сурмина – сей остроумец был еще полезен.

Слуги сказали:

– Карета господина Полянского.

Хозяин рад гостю и, в халате, вышел в большую залу, опираясь на костыль, и навстречу идет Полянский, старый друг, битый, больной и тоже на костылях, и обоих поддерживают лакеи.

Был Сурмин тих, но умен, читал и вольтерианские и русские книги, любил атеистическое послание Фонвизина к слугам.

Смотрел Полянский, кривил рот, и вдруг оба начали хохотать со всех слабых сил.

Потом сели на софу, слуги обложили их подушками; еще раз друзья посмотрели друг на друга, засмеялись, а потом заплакали.

– Ну что, – спросил Сурмин, – как развод?

– Развод будет скоро, – сказал Полянский, – и фон Бринка уже взяли в Ригу, и там он под судом, а мне его жалко.

И снова засмеялся Полянский.

А Добрынин встал и поклонился с вежливостью и взмахнул своей шляпой так, как делал герой его баккалавр дон Херубин де ля Ронда, и пошел домой пить вечерний чай под сиренью.

Потому что праведник цветет, как финиковая пальма."

"По могилевским улицам бежал новый губернский секретарь (Добрынин Г.И. - ОГ). Вот и деревянные пилястры дома Алеевцевского, и вот дверь.

Служка мысленно произнес:

«О великий Данилка, сын слепого и мгновенно проходящего случая, о верный страж у врат великого письмоводителя, о могущий цербер, сжалься!»

Затем сказал громко:

– Слушай, я прислан с запиской от полковника Василия Васильевича Каховского. Вот от него записка, записка очень важная, каких еще не бывало от начала всех секретарских ворот и сторожей Данилок.

А просунул Добрынин в щель не записку, а ассигнацию двадцатипятирублевую.

И дверь тихо открылась.

И тут в эту же дверь боком полез советник камерной экспедиции Петр Ильич Сурмин.

Но в Сурмина уперся крепкий Данилкин локоть. И голос Данилки произнес:

– А вас, сударь, не велено пускать.

Но Сурмин отвечал с находчивостью:

– Ты, Данилка, не знаешь, что ты назначен уже сторожем к нам в наместническое правление, и я тебя там закатаю.

И рука Данилкина опустилась."^[7]

"Сурмину сказали: карета Полянскаго взъехала на двор. Хозяин рад гостю, выступил в халате в большую залу, опираясь на толстую подпорку, а гость против его выступал из других дверей с подобною подпоркой и с помочью служителя, один и другой чуть двигались,-и оба хромали. В такой позиции, завидевши один другого, ну хохотать со всех слабых сил; потом сели на софу, их обложили подушками и - смех их обратился на горчайшия слёзы!" (Добрынин 1872 с.226-227).